Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл

случай. Нет ничего необычного для воинов Варвоо в удалении их собственных конечностей, сильно израненных в сражении. Но вследствие примитивности используемого инструмента – перламутровой зазубренной раковины – операция могла продлиться несколько дней. И при этом дикари даже не помогут своему товарищу передвигаться, поддерживая или перенося его, считая, что воин сам должен проявлять к себе необходимое внимание. Следовательно, можно сказать, что они ампутируют себя на досуге и складывают свои инструменты, когда устают. Однако они не настолько привязаны к хирургической практике, чтобы отрезать себе головы, насколько я знаю; ведь это та разновидность ампутации, которой, метафорически говоря, увлекаются многие борцы за независимость в цивилизованных странах. Действия Самоа были очень простыми и краткими. Огонь был разожжён в маленьком камбузе, или кухне, и потому произвёл много дыма. Он затем поместил свою руку в один из брашпильных битсов (коротких вертикальных дощечек, доходящих до груди) и, захватив тупой поварской топор, приготовился было нанести удар; но, по некоторым причинам не доверяя его точности, назначил для нанесения удара Аннэту. Три удара, и конечности, что была выше локтя, больше не стало у Самоа; и он увидел свои собственные кости, о которых не смогло бы рассказать даже множество столетних стариков. Крайняя простота операции обеспечила ей безопасность. Вес и тупость инструмента ослабили боль и уменьшили кровоизлияние. Рана затем была опалена, продержавшись в дымном огне, пока все признаки крови не исчезли. С того дня и стартовало это лечение, а с ним и некоторое беспокойство Самоа.

Но можно продолжать? Суеверно не желая захоронить в море мёртвую конечность от всё ещё живого тела, Самоа с тех самых пор решил, что он должен очень скоро утонуть и последовать за ней; и в то же время, одинаково боясь держать конечность около себя, он наконец повесил её сверху от грот-стень-штаги, где она была закреплена и обёрнута в несколько слоёв навощённого холста. Рука, которая, должно быть, обнимала товарищей в дружественном объятии или поражала врага, не могла служить пищей, как полагал Самоа, ни для птиц в воздухе, ни для рыб в море.

Итак, что являлось самим Самоа? Мёртвая рука, качающаяся высоко, как плод? Или живой ствол ниже? Рука, разъединённая с телом, или тело, разъединённое с рукой? Оставшаяся часть Самоа была жива, и поэтому мы скажем, что это и был он. Но какой из одновременно корчащихся десяти кусков разъединённого червя действительно является основным?

Я сам всегда считал Самоа не большим фрагментом человека, а человеком цельным. Разве он не был человеком во всей полноте? И разве, воюя в Тенерифе, великий Нельсон – физиологический разговор – был тремя четвертями человека? Каков был Англси в гонимом ветром дыму Ватерлоо, не таким же? Арнольд, герой Саратоги? Разве нельзя ничего сказать об одноруком римском царе Мутиусе Скаеволе, генерале Ноксе без большого пальца и Ганнибале без глаза; и о том, что старый римский гренадёр Дентэтус не что иное, как контуженый и побитый ствол, крепчайший вид опоённого зельем воина, которого трудно сломить и разрубить в куски даже очень слаженными ударами боевого топора. Ах! Ведь эти воины, как наковальни, выдерживали любые тяжёлые удары. Особенно в старые времена странствующих рыцарей. Поскольку в сражении при Бревуа во Фландрии – мой славный старый болтливый предок, Фроиссарт, сообщал мне – десять добрых рыцарей, будучи внезапно сброшенными с лошадей, упали, скованные доспехами и обессиленные, на равнину, смертельно обременённые своей бронёй. После чего крестьяне – мошенники и грабители, что были их противниками, – принялись колотить по их доспехам, как грабители по замкам или как ловцы устриц по раковинам, с целью забрать их жизни. Но всё без толку. И, наконец, они были вынуждены попросить помощи у кузнеца; и только тогда обитатели брони были извлечены из неё. Сейчас уже считается доказанным, что таинственный государственный узник во Франции был закован в железную маску; но эти странствующие рыцари добровольно заключили самих себя в свои железные Бастилии, что помогло мародёрам в их делах. Такие вот дни галантности, когда галантные кавалеры умирали галантной смертью!

То было эпическое время, которое хорошо показал впоследствии мой красноречивый и пророческий друг и корреспондент Эдмунд Берк, так трогательно оплаканный. Да, то были великолепные времена. Но ни один разумный человек ради удовлетворения внутреннего восхищения не обменял бы свой тёплый домашний очаг и сдобные булки на героический бивак в диком буковом лесу и порывистое сырое утро в Нормандии; каждый рыцарь, хвастающий своими пальцами в стальных перчатках, не в состоянии приготовить себе холодный кофе в своём шлеме.

Глава XXV

Опасный миротворец

Прошло несколько дней: бригантина дрейфовала из стороны в сторону, и ничего не показывалось в поле зрения, пока на неподвижной поверхности моря не прозвучал сигнал тревоги от Аннэту. Это случилось, когда перемирие крепло. И в наивысшей точке леди нарушила его, присвоив себе различные объекты, ранее отказанные в пользу Самоа. Кроме того, находясь в постоянном поиске, она всё время ходила вверх и вниз, с неутомимой энергией исследуя каждый укромный уголок и трещину, находила остатки чего-либо и старательно прятала их. Имея смутное представление о предметах для женщин, она тащила всё, что попадало под руку: железные крюки, доллары, болты, топоры, не останавливаясь на клубках марлиня и листах меди. Всё это бедный Самоа стерпел бы, как имеющий терпение, вместо того чтобы снова возобновить войну, но тут смелая дама обвинила его в растратах из её собственного частного запаса, хотя в этом он был так же невинен, как и бушприт. Этот оскорбительный импичмент взял верх над философией бедного островитянина. Он вознегодовал. И последствием его негодования было то, что, находя своё доминирование бесполезным, Аннэту потеряла самообладание, объявив, что в будущем Самоа может остаться один, что она не имеет больше желания оставаться с ним. Он спас её от гибели, управляя бригантиной, а она даже не разговаривала с ним, будто не могла, чудовище! Она в этот момент смело потребовала себе в распоряжение бак – для брига, безусловно, самую привлекательную часть судна – как её собственную, независимо выбранную квартиру. Что касается несчастного Велизария, то он мог бы занять то, что ему понравилось, в виде тёмной небольшой каюты.

В деле относительно дележа остатков добычи мегера вполне преуспела: к её долям прибавлялись кипа за кипой вместе с многочисленными ненужными деталями, различными и разнородными. Кроме того, она отложила себе прекрасный запас еды, дабы во всех возможных отношениях жить независимо от своего супруга.

Нелюбящая Аннэту! Неудачник Самоа! Таким путём создавшаяся пара творит свой развод: леди, ушедшая на отдельное обслуживание, – и Велизарий, возобновивший своё холостое одиночество. В отдельной каюте капитана, совсем холодной и неудобной, он спал; его леди удалилась в свой будуар на баке, где убивала время в молитве и перебрасывании и сортировке добытых ею нечестным путём вещей и нарядов; словно мадам де Ментенон, посвящающая свои прошлые дни и ночи сдержанности и ткачеству.

Но думаете ли вы, что это стало тихим концом их супружеских ссор? Ах, нет! Никакого конца той вражде, даже намёка на этот конец.

Теперь высланный с брачного ложа Велизарий переносил трудности без ропота. И чувствовал ли себя герой, которым он был, солдатом при демобилизации? Но что касается Антонины, то она не могла ни одного дня прожить с Велизарием и ни одного дня без него. Она сделала авансы. Но каким образом? Да просто врываясь в каюту и присваивая различные товары оттуда; в ловких надеждах на увеличение своей доли в заключительном соглашении под угрозой временной вспышки, которая могла бы последовать.

Но однажды печальную сцену препирательства прервал наконец внезапный громкий рёв моря. Выскочив на палубу, они узрели, что их несёт вперёд, к мелководью возле группы низких островов, до настоящего времени закрытых грядами облаков.

Руль был немедленно повёрнут, и корабль развернулся. Но в течение нескольких